Она стояла, прислонясь спиной к перелазу, и он не мог пройти.

– Да, конечно, она устроила меня в Кемб­ридж. Для этого нужны деньги и связи, если способности, как у меня, средние. Если ты талантливый, другое дело. Тогда тебя всюду примут. А для нас грешных все зависит от того, в какой школе учился, какие репетито­ры тебя готовили и кто тебя рекомендует. Тетя даже это умудрилась устроить. Она уди­вительно умеет добиваться от людей, чего ей надо. И ничуть не стесняется лезть со свои­ми просьбами, так что ей, конечно, проще.

– Почему вы ее так не любите? – спросил Далглиш.

– Да нет, лично против нее я ничего не имею. Хотя у нас с ней мало общего, вы со­гласны? Но эти ее писания! Одни так называемые романы чего стоят! Хорошо, что у нас разные фамилии. В Кембридже люди ис­ключительно терпимые. Если бы она, как во-довозова жена, делала вид, будто содержит бордель, а сама была скупщицей краденого, никто бы и глазом не моргнул. Но ее колон­ка в газете! Я готова сквозь землю провалить­ся. Еще хуже, чем книги. Знаете эту гадость? – Она протянула гнусавым фальцетом: – «Не уступай ему, дорогая. Всем мужчинам нуж­но одно».

Далглиш про себя подумал, что бывает и так, в том числе и с ним, но предпочел от этой темы уклониться. Он вдруг ощутил себя пожилым, усталым и раздраженным. Соби­рался человек пройтись один, а уж если не получилось, то нашлись бы спутники при­ятнее, чем эта надутая и капризная девица. Остальных ее жалоб он просто не слышал. Она понизила голос, а усилившийся ветер относил слова. Разобрал только заключи­тельные фразы:

– …абсолютно безнравственно, в самом истинном смысле слова. Нарочно хранить девственность как приманку для ловли мужа. И это – в наше время! В нашу эпоху!

– Мне тоже неблизок такой подход, – со­гласился Далглиш. – Хотя ваша тетя, должно быть, сказала бы, что как мужчина я – сторона заинтересованная. Зато он реалистич­ный. И нельзя винить вашу тетю за то, что она повторяется, к ней приходят груды пи­сем от читательниц, которые жалуются, что вот в первый раз не послушались ее совета – теперь раскаиваются.

Элизабет дернула плечом.

– Понятно, что ей приходится выражать такие взгляды. Ее бы в этой газетенке дер­жать не стали, если бы она рискнула писать правду. Да она и не умеет писать правду, я думаю. А отказаться от колонки она не мо­жет себе позволить. У нее ведь нет других денег, кроме гонораров, а долго ли еще бу­дут покупать ее «чувствительные романы»?

Далглиш уловил в ее тоне нотки искрен­него беспокойства. И безжалостно сказал:

– По-моему, вы можете не волноваться. Ее книги будут раскупаться всегда. Она ведь пишет о сексе. Может не нравиться упаков­ка, но спрос на товар останется. Так что ваши четыреста фунтов на ближайшие три года вам обеспечены.

Сначала он думал, что она залепит ему пощечину. Но она, к его удивлению, вдруг прыснула со смеху и сошла с его дороги.

– Так мне и надо! Нечего драматизиро­вать. Простите, что нагнала скуку. Вы идете в «Сетон-хаус»?

Далглиш ответил утвердительно и спро­сил, что передать Сильвии Кедж, если она там окажется.

– Сильвии? Ничего. С какой стати вам свод­ничать для тетечки? А Дигби передайте, что, пока он не устроился, может приходить к нам, мы его всегда накормим. Правда, сегод­ня к обеду только салат и холодное мясо, так что он немного потеряет, если не придет, но все-таки. Я думаю, ему неприятно было бы пользоваться услугами Сильвии, они друг друга терпеть не могут. Но только не вообра­жайте ничего, господин суперинтендант. Даже если я и соглашаюсь подвезти Дигби со станции и день-другой кормить его обедом, это ровно ничего не значит. Такие, с позво­ления сказать, мужчины не в моем вкусе.

– Конечно, – сказал Далглиш. – Я так и думал. Она почему-то покраснела, поверну­лась и пошла. И тут-то, побуждаемый легким любопытством, Далглиш сказал ей в спину:

– А вот интересно: когда Дигби Сетон по­звонил вам и попросил встретить его в Сак-смандеме, откуда он знал, что вы не в Кемб­ридже?

Она обернулась и посмотрела ему в глаза без испуга или смущения.

– Я все жду, когда кто-нибудь задаст этот вопрос. Можно было предугадать, что это будете вы. А ответ простой. Я встретилась с Дигби в Лондоне, чисто случайно. Это было во вторник утром на станции метро «Пикка-дилли», чтобы уж совсем точно. Я ночевала в Лондоне, и никого со мной не было. Так что алиби у меня нет… Вы расскажете инс­пектору Реклессу? Хотя чего спрашивать? Конечно да.

– Нет, – возразил Далглиш. – Вы сами рас­скажете.

11

Морису Сетону повезло с архитектором: его дом обладал главным достоинством загородного жилища – орга­нично вписывался в местность. Серые камен­ные стены словно росли из вереска, венчая собой вершину холма в самой возвышенной точке на Монксмирском мысу. Северные его окна смотрели на Палтусовую бухту, с юга лежал как на ладони болотистый птичий заповедник и открывался вид на устье Сай-зуэлла. Приятное и строгое, без лишних пре­тензий двухэтажное строение в виде буквы I, всего в пятидесяти ярдах от берегового об­рыва. По-видимому, этому изысканному произведению архитектуры, точно так же как и мрачным бастионам «Настоятельских палат», было суждено когда-нибудь обру­шиться в пучину Северного моря; но пока еще опасность не ощущалась. Высокий скалистый обрыв производил впечатление, на­дежности. Юго-восточная длинная стена дома почти целиком состояла из двуствор­чатых стеклянных дверей, выходящих на выложенную каменными плитами террасу. Здесь чувствовалось, что Сетон сам приложил руку к планировке – едва ли архитектор по своей инициативе установил на обоих кон­цах террасы большие изукрашенные урны, из которых торчали чахлые, скрюченные на суффолкских ветрах кусты, да еще подвесил между двумя столбами табличку с вычурной готической надписью «Сетон-хаус».

У края террасы был припаркован автомо­биль. Но Далглиш и без того знал о присут­ствии Реклесса. Никого не видя, он чувство­вал, что за его приближением наблюдают. Высокие стеклянные двери словно смотре­ли на него множеством глаз. Одна створка была приоткрыта. Далглиш потянул ее на себя и переступил порог. Ощущение было такое, будто вышел на сцену. Длинная узкая комната, залитая солнцем, словно светом про­жекторов. Современный интерьер. В центре у задней стены – полукруглая лестница на второй этаж. Модерная функциональная до­рогая мебель тоже казалась временной, как декорация. Какой-то необыкновенный пись­менный стол – сложное сооружение из полированного дуба чуть не в полстены, со множеством ящиков, поставцов, полок спра­ва и слева от свободной рабочей поверхно­сти, должно быть, специально изготовлен­ное, чтобы соответствовать нуждам хозяина и одновременно служить символом его вы­сокого общественного статуса. На светло­серых стенах – две репродукции известных картин Моне в строгой окантовке.

Четыре человека, обернувшихся навстре­чу Далглишу, тоже казались актерами, заняв­шими перед поднятием занавеса заранее отведенные места. На кушетке, диагонально поставленной в центре, возлежал Дигби Се­тон. Он был в лиловом вискозном халате поверх красной пижамы и вполне подходил на роль героя-любовника, если бы не серая сетка-повязка, плотно облегающая голову до самых глаз. Современные перевязочные средства, может быть, и хороши, но постра­давшего не украшают. Похоже было, что у него жар. Хотя его бы не выписали из кли­ники в болезненном состоянии, да и Реклесс, следователь опытный и не дурак, не стал бы его допрашивать, не получив «добро» у вра­ча. Но факт таков, что в глазах у Дигби был неестественный блеск, а на обеих скулах – по красному полумесяцу, так что он скорее походил не на любовника, а на циркового клоуна, привлекавшего к себе все взоры пе­стрым нарядом на сером фоне кушетки. Ин­спектор Реклесс и его неразлучный сержант Кортни сидели бок о бок за письменным сто­лом. Сейчас, в утреннем освещении, Далг­лиш впервые разглядел молодого сержанта и нашел, что у него очень приятное лицо – открытое и честное, как на плакатах, где юных и честолюбивых призывают избирать банковское дело. А он вот избрал службу в полиции. И напрасно, подумалось сейчас Далглишу.